Чемпион мира Таль. Гениальный Таль. Всеми любимый Таль. Невероятно скромный Таль. Его сравнивали с Моцартом. И совершенно зря. Он был несравненный. Даже его соперники признавали, что он — ярчайший гений и разве что Фишер может с ним быть сопоставлен по дарованию. Мне говорил это сам чемпион мира Спасский, познавший на себе силу обоих и сохранивший навсегда любовь к Талю. В шахматной элите, как, впрочем, и в любой другой, принято друг друга не любить. Правильнее сказать: ненавидеть. Придумывать обидные прозвища. У одного из великих шахматистов было прозвище Гаденыш, у другого — Малая Сволочь, у третьего — Злодей, у четвертого… Неважно. Единственный из великих шахматистов, у кого не было врагов и обидных прозвищ, — Таль. Маленький, тощий, с большой лысой несуразной головой, крючковатым носом, изуродованной рукой. С невероятными глазами и неповторимым юмором.

В то лето Таль приехал в Ленинград не играть в шахматы, а по сугубо личным делам. Он остановился в интуристовской «Европейской». Ее выцветшие ковры хранили пыль с туфель великих постояльцев — от Элизабет Тейлор до Эдит Пиаф. Пыль с талевских ботинок органично вписывалась в эту коллекцию. Гроссмейстер приехал инкогнито. Об этом в отеле знали все. На входе швейцар предупреждал: «У нас, кстати, Михаил Таль живет. Инкогнито́…», — делая в слове «инкогнито» ударение на последнее «О». Всё получилось случайно: наш общий с Талем друг спросил, не соглашусь ли я повозить гроссмейстера на своей машине по городу и за город. Если, конечно, у меня найдется свободное время. Стоит ли говорить, что по чистому совпадению именно в эти дни я оказался совершенно свободен? И друг познакомил меня с Талем. Тот протянул мне с улыбкой руку, я представился по имени.

— Миша, — сказал он в ответ, будучи старше меня на 20 лет.

Я поправил его: Михаил Нехемьевич.

— Тогда вы — Кирилл Викторович, идет? — улыбнулся Таль. Устоять перед его улыбкой было невозможно, и я согласился на «Мишу». Когда сегодня, вспоминая гроссмейстера, я невзначай говорю «Миша», воспитанные люди меня поправляют: Михаил Нехемьевич. Им невдомек, что звать его Мишей предписал он сам.

Каждый день в условленное время я подъезжал к отелю на старом красном жигуленке, и мы ехали с Талем по делам, в основном медицинским. Во время поездок болтали о том о сем и никогда — о шахматах: о чем чемпиону мира говорить с человеком, слабо отличающим слона от коня? У нас находились и другие темы. Постепенно я даже стал забывать, кого вожу. Ну, Таля — и что? Мы с ним давние знакомые.

Однажды теплым июньским вечером в отель прибыл давний Мишин товарищ, театральный деятель, которого для краткости назову здесь Ник. Приятели обнялись после долгой разлуки. Потом мы сидели в талевском номере, болтали о семейных и прочих бытовых делах, но разговор как-то не клеился, чего-то в нем определенно не хватало. Наконец, Таль догадался, чего именно:

— Надо отметить встречу друзей по-человечески. Только не здесь, — и он поднял глаза к потолку, намекая на КГБ, который не дремлет, особенно в отелях, где останавливаются Лиз Тейлор и прочие интуристы.

— Конечно, не здесь! — радостно подхватил Ник. — Поехали ко мне!

— Идея неплохая, — неуверенно вступил я. — Но где мы купим?..

— Нет ничего проще, — парировал чемпион. — Прямо здесь и купим. Этажом ниже.

Я решил, что он имеет в виду ресторан, и мне стало нехорошо. Страшно было представить, сколько халдеи интуристовского кабака зарядят за бутылку навынос в условиях сухого закона, когда в магазинах ничего нет. А ведь одной, очевидно, будет мало… Однако Таль уже поднялся к выходу:

— Я приглашаю. Пошли скорее, а то в горле першит, — добавил он со знаменитой своей стеснительной улыбкой.

И мы пошли. Но не в гостиничный ресторан, а по соседству с ним в «Березку». Маленький такой магазинчик. Почти ларек.

В магазинах «Березка» все продавалось только за валюту и только иностранцам. Цены, проставленные в рублях, на кассе пересчитывались в доллары по официальному курсу советского Госбанка. Он отличался от курса реального, то есть черного рынка, как минимум в пять раз. Фрондирующая публика рассказывала историю про великого академика и диссидента Андрея Сахарова: однажды, зайдя в «Березку» в компании пары иностранных журналюг, он набрал в корзинку товар и положил на кассе простые советские рубли. Когда очумевшая от такой наглости работница валютного прилавка заявила, что на рубли не торгует, трижды Герой Труда и создатель водородной бомбы поднес ей к лицу рубль и сказал:

— Как же так? Ведь вот же рубль! Читайте! На нем написано, что он обязателен к приему на всей территории Советского Союза. Или вы — не Советский Союз?..

Сахаров знал, что делает. На советских рублях действительно была эта надпись: «Обязателен к приему на всей территории…». С работницей случился легкий кондратий. Назавтра история эта была напечатана за границей в некоторых клеветнических изданиях, известных своей зоологической ненавистью к государству рабочих и крестьян. Так рассказывала фрондирующая публика.

…Итак, мы зашли в «Березку», и я, знавший байку про Сахарова, напрягся. Однако Миша как ни в чем не бывало положил в корзинку «Сабониса» и полбанки «Лимонной». В пересчете на родные деревянные водка выходила золотой. Гроссмейстер достал бумажник, из него — баксы и положил их перед кассиршей, сопроводив галантным «Прошу вас…».

Дальнейшее вы уже знаете.

 

— Благодарю вас, голубушка, — нежно сказал продавщице Миша. — И вас, добавил он мужчине, стоявшему при входе. — Всего доброго!

Мужчина улыбнулся и чуть наклонил голову. Этот товаровед в штатском понимал, с кем имеет дело. Естественно, у чемпиона мира по шахматам могут иметься вполне законные доллары. Например, заработанные в качестве премиальных за победу в турнире. Или суточных. Разве нет?

…У Ника сидели хорошо, на кухне. «Сабонис» пошел превосходно, да и как он мог идти иначе? На закусь были грибки маринованные и соленые из запасов хозяина, а также пельмени. Сочетались с напитком прекрасно. Приговорив «Сабониса», мы перешли к «Лимонной». Я пил мало, ведь мне еще предстояло везти гроссмейстера домой в отель. Не надо кривить лицо на этой фразе. Да, я пил за рулем. Но тогда так делали все! Это теперь за одну мысль о глотке алкоголя ты можешь лишиться прав, тогда же мы жили в свободной стране. И гаишники знали это. Они были добры, гаишники эпохи перестройки. Впрочем, я хорошо держал удар. Чего не скажешь о Тале. Опьянел он мгновенно. И заснул — прямо за столом, чуть не попав лицом в миску с грибами. Что ж, бывает, трудный день…

Я собрался попросить Ника о помощи: аккуратно вывести чемпиона из-за стола и уложить отдохнуть на диван. Хотя бы на часик. Но я не успел.

— Миша! — вдруг громко сказал Ник. — Давай играть в шахматы!

Он был кандидатом в мастера.

…Нет ничего пошлее и наглее, чем предложить чемпиону мира по шахматам сгонять партейку. Даже предложить Мацуеву сыграть в четыре руки собачий вальс или Нетребко — спеть дуэтом «Мурку» будет меньшей наглостью, ибо возможны разные аранжировки вплоть до классики и блюза, но шахматы с чемпионом мира?! Да, кое с кем из близких Таль, будучи в настроении, иногда садился за клетчатую доску, но играли они в шашки, точнее, в поддавки. Счет партий подчас бывал не в пользу гения. Однако Ник потребовал от спящего человека шахмат. Ему очень захотелось сыграть с Талем, чтобы назавтра рассказывать об этом в своем театре: вчера мы с Мишей…

Бешенство поперло из меня. Я дернул Ника за рукав так, что он чудом не упал, и прошептал пару фраз. Не могу их тут воспроизвести. Никогда в жизни — ни до, ни после — я не был так красноречив. Я пытался объяснить Нику, почему не стоит ни в коем случае предлагать чемпиону мира играть в шахматы. 

— Это Таль, ты понимаешь, жалкий кандидатишка?! Мне показалось, что Ник понял.

Увы, всё испортил сам гроссмейстер. Услышав мой яростный шепот, он с трудом разлепил глаза и заплетающимся языком очень медленно произнес:

— Шах-ма-ты — э-э-это отлично. Я за. Три партии один в пять — не возражаете, коллега?..

И снова задремал. Он все-таки был очень сильно пьян.

Счастливый Ник бросился за доской и часами. «Один в пять» означало, что Миша предложил ему пять минут, себе оставляя одну. Одну минуту на партию. Чемпион мира по блицу сидел перед нами. Впрочем, не по блицу — тоже чемпион. Я все ещё не верил, что это происходит наяву.

Было десять вечера, и белая ночь просилась пустить ее в город. Тяжелое закатное солнце лилось на стол и на доску, и лучи его ломались в лимонном содержимом «Лимонной». Мы не допили ее. По трем причинам. Миша все-таки заснул. Ник все-таки очень хотел играть в шахматы. Я все-таки был за рулем.

Хозяин расставил фигуры мгновенно. Себе — по закону о гандикапе — черные. Завел часы, поставил сбоку от доски. В это мгновение Таль очнулся. Глаза его старались закрыться снова, голова клонилась, слюна показалась в уголке рта. Не могу сказать, что в этот момент великий человек выглядел импозантно. Впрочем, кроме меня и игроков в доме никого не было. Возможно, я всё выдумываю. Можете мне не верить.                               

Не глядя на доску, великий шахматист сделал первый ход. По-моему, это было Е2 — Е4. Вялой рукой нажал кнопку часов — настала очередь черных.

Ник сидит в кресле напряженно, с прямой спиной, слегка подавшись к доске. Поза его выдает решимость умереть, но не сдаться. Это его звездный час, Ника. Несчастный кандидат в мастера, в горячих юношеских снах видевший себя то в постели с Лоллобриджидой, то в матче за мировую шахматную корону, — вот сбылась твоя мечта! Ник двигает вперед черную пешку. Теперь ход Таля. Фигуру он держать не может. Он подталкивает ее пальцем вперед, останавливая на перекрестье четырех клеток. Я поправляю, ставя на ту из них, что кажется мне правильной.

— Нет, — с улыбкой бормочет Таль, — она мне нужна вот тут... — и передвигает на соседнюю.

На мой взгляд, это совершенно неправильное продолжение… Вы ж понимаете.

— Та-а-а-ак! — с энтузиазмом вступает Ник, — сицилианочка! — и делает ответный ход.

…Эта картина стоит перед моими глазами и сейчас, через треть века: кухня, доска, часы, недопитая «Лимонная», недоеденные грибы, Ник, произносящий «сицилианочка», и Таль.

Таль.

Произошедшее дальше с трудом поддается описанию.

Внезапно он выпрямляет спину, вскидывает голову и сглатывает тянущуюся изо рта нитку слюны. Сжимает губы. Мне становится не по себе. На лице человека, только что бывшего смертельно пьяным, я вижу широко открытые и абсолютно — абсолютно! — трезвые глаза. Стальные это были глаза. Хищные.

Мгновенное движение рукой: ход — удар по кнопке часов. Соперник отвечает после некоторого раздумья. Он еще пробует шутить, произнеся нечто вроде: «А согласись, Миша, что в твоей биографии не было таких пар…» — но закончить не успевает. Снова мгновенный двойной удар: ход — часы, без секунды на раздумье. Непроницаемый стальной взгляд бьет в доску прямой наводкой. Ответ Ника после некоторой паузы — и снова мгновенный удар. Потом еще и еще. Не успевает соперник нажать часы после своего хода, как чемпион мира наносит мгновенный ответ. Ход — удар по часам, ход — по часам… Я наливаю себе полстопки «Лимонной». Вопросительно смотрю на Таля, но он не видит меня. Он весь в своем взгляде, в этом луче гиперболоида, прожигающем доску. Ход — удар по часам, ход — удар… Минуты через три даже я, ничего не понимающий в шахматах, понимаю, что черные на краю краха.

Удивленный Ник неожиданно произносит:

— Ну, тут все ясно…

— Пожалуй, — отвечает Таль голосом, совершенно не похожим на свой: в нем нет ни капли тепла.

— Вторую, — просит Ник и бросается ставить фигуры по новой.

— Прошу вас.

Вторая партия кончается еще быстрее первой. Рука Таля летает над доской: ход — кнопка часов, ход — кнопка, ход… В немигающем его взоре я вижу только одно: сгусток энергии, кипящую плазму. Я вспоминаю эти глаза и сейчас. Много раз я задумывался над тем, какой силой и способностью к концентрации воли обладал он, этот тщедушный, не очень уже молодой человек с большой лысой головой. Только великие спортсмены способны на такое.

— Я все-таки попрошу третью, гроссмейстер… — неуверенно произносит Ник. Он уже все понял, но отказать себе в последней капле счастья перед концом не может. Так приговоренный к казни просит последнюю сигарету…

— Прошу, — без эмоций произносит соперник, не меняя интонации, не глядя на Ника. Как будто того просто нет.

Фигуры снова расставлены, и снова ход — кнопка часов, ход — кнопка, ход… Ход…

У него была одна минута на всю партию. Хватило и 30 секунд.

— Всё… — откуда-то издалека слышится голос поверженного. — Партия…

И здесь чемпион мира Михаил Таль наконец видит его. Он поднимает глаза, улыбается своей знаменитой улыбкой и протягивает руку побежденному:

— Благодарю вас, коллега. Это было неплохо!

И — засыпает, уронив голову на доску.

В тот вечер я навсегда понял, что шахматы — это спорт.

Я видел перед собой великого спортсмена с нечеловеческими способностями.