«Нелюбовь», получившую Приз жюри только что завершившегося Каннского кинофестиваля, критики уже называли по-разному. Семейной драмой, притчей, триллером и детективом, политическим высказыванием, социальным памфлетом. Этот разброс неудивителен: так же, как при чтении мы придумываем себе собственное кино, вырастающее из строчек, так и в картинах Андрея Звягинцева зритель сочиняет себе сценарий сам, рождающийся где-то за заснеженными пейзажами и фигурами на экране.

Этот сценарий может быть правильным или неправильным, не совпадающим совершенно со сценариями соседей по кинотеатру. Основа: мужчина и женщина разводятся, продают квартиру, двенадцатилетний мальчик страдает. У отца есть уже беременная любовница, у матери – богатый любовник. Отец и мать кричат друг на друга, стремясь выкричать свое прошлое, заглушить его, а прошлого-то накопилось всего-ничего за двенадцать лет с хвостиком: женитьба «по залету», какие-то бесцветные годы, сын да квартира.

Но даже этого оказывается слишком много для вежливого холодного расставания и слишком мало – для того, чтобы остаться вместе. Квартиру можно продать: она большая, рядом скоро будет станция метро, неподалеку есть храм. (Судя по номеру автобуса, мелькнувшего в кадре, это где-то рядом с рекой Сходня). А вот ребенок… Его не пристроить, не вклеить в безупречную картинку светлого будущего двух разведенных человек.

И ребенок выходит из подъезда и пропадает. Дальнейшее связано с поисками. Ходят цепью в оранжевых жилетах по снегу волонтеры, ходят по подъездам бригады добровольцев, ходит по больницам мать. Кто и о чем думает при этом – сочиняем мы сами. Кто был виноват в конфликте – судим мы сами. Что заставляло вообще так долго жить вместе двух людей, которым и сказать друг другу сейчас нечего, кроме бранных слов, остается неясным. Сперва, видимо, быт налаживали, потом был комфорт. Вызванный после пропажи сына полицейский так и говорит, с внутренней неприязнью: у вас, мол, комфортно, «бегунки» в такие условия быстро возвращаются. Но только комната «бегунка», в которой все, вроде бы, есть, выглядит жилым местом. Жилым, а не «комфортным». Там валяются тетрадки и книжки, там разбросаны вещи, там не стерильно.

Стерильно вокруг – и в квартире родителей, и в местах обитания любовника и любовницы, и в столовой по месту службы отца, и в парикмахерском салоне, где мать работает администратором. Стерильно на селфи, которые делают бесконечно все представители женского пола: я это ем, я в ресторане с любимым, я с подружками, я беременна и присматриваю ползунки, мне делают стрижку. Мужчины же смотрят новости, а в новостях кричат о войне или конце света по календарю Майя.

Это фон, и фон холодный, под стать пейзажу у речки, где ветви деревьев недвижимы, и падает ранний для осени снег. И это мир нелюбви по Звягинцеву, и есть искушение написать, что брызжущие ненавистью чудовища, показанные в начале кино, ищут как раз любовь, чьим символом как бы становится пропавший мальчик, но все не так. В мире нелюбви любовь не ищут, ибо не имеют о ней четкого представления. В нем подыскивают нечто, отдаленно похожее, как бы замещающее любовь. Так больной на диете обманывает себя, покупая обезжиренные продукты или соевое мясо вместо мяса. И сцены секса, снятые холодно и отстраненно, пусть и заставляют персонажей упоминать любовь, но вызывают то же жутковатое чувство бесстрастной стерильности отношений, которые будут потом рушиться из-за храпа партнера или несовпадения вкусов при просмотре телевизора, или из-за тещи, или из-за скулежа нового ребенка.

Что стало с мальчиком Алешей, не скажу. В фильме Звягинцев дает нам достаточно заданий для индивидуальной работы мозга и не хотелось бы подсовывать будущим зрителям шпаргалку. А если про индивидуальную работу сердца, то многим захочется пристрелить этих родителей после первой же их ссоры или хотя бы, с воплем «твари!» выскочить из кинотеатра к живым людям и своим детям, по пути домой переведя старушку через дорогу и подержав дверь для женщины с коляской.