Фото: Mond
В 01:24 в субботу, 26 апреля 1986 года, на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС, расположенной в Киевской области, произошёл взрыв, который полностью разрушил реактор. Здание энергоблока частично обрушилось, при этом сразу погибли два человека – оператор Валерий Ходемчук и сотрудник пусконаладочного предприятия Владимир Шашенок.
Тут же в разных помещениях и на крыше энергоблока начался пожар. Затем остатки активной зоны расплавились – смесь из расплавленного металла, песка, бетона и фрагментов ядерного топлива растеклась по подреакторным помещениям. В результате аварии произошёл выброс в окружающую среду радиоактивных веществ, в том числе изотопов урана, плутония, йода-131, цезия-134, цезия-137, стронция-90. Так началась самая страшная в истории освоения мирного атома технологическая катастрофа, последствия которой мы ощущаем до сих пор.
В течение первых трёх месяцев после аварии погиб 31 человек, в последующие 15 лет от лучевой болезни и превышения уровня радиации умерли ещё от 60 до 80 человек. 134 человека перенесли лучевую болезнь той или иной степени тяжести. За короткое время более 115 тысяч человек из 30-километровой зоны вокруг АЭС были эвакуированы. А на борьбу с последствиями катастрофы были брошены армия, силы гражданской обороны, резервисты и прочие подразделения – всего в этой операции приняли участие более 600 тысяч человек. Никогда со времён Великой Отечественной войны стране не выпадали такие страшные испытания.
Самое ужасное в этой катастрофе – полная тишина в СМИ и первоначальные попытки власти скрыть сам факт взрыва и масштабы его последствий. СССР готовился праздновать 1 Мая, а в Киеве, над которым уже накапливались радиоактивные облака, местные боссы даже не стали отменять первомайскую демонстрацию.
Я очень хорошо помню эти тревожные дни весны 1986 года – как раз через неделю после события я ехал автостопом из Брянска в Москву. Выбравшись из города на Киевское шоссе, которое ведёт в столицу, я очень удивился странной тишине, царившей на одной из важнейших трасс союзного значения. За 40 минут, пока я скучал на обочине, мимо меня не проехала ни одна (!) машина со стороны Киева…
Это было полной неожиданностью: обычно на этом оживлённом шоссе «голосовать» приходилось не более 5 минут – тут же кто-нибудь притормаживал и охотно брал на борт одинокого студента с рюкзачком. Наконец вдалеке с киевского направления появился видавший виды «москвичонок» образца 50-х годов, который притормозил возле меня.
– Куда направляешься? – спросил интеллигентного вида водитель лет 40 на вид.
– В Москву, – ответил я и поинтересовался: – А куда народ с трассы делся?
– Ты что, не слышал, что у нас произошло? – услышал я в ответ. – Кто мог, уже из Киева свалил, я вот тоже решил пока побыть у друзей в Москве. Там у нас такое творится…
И этот киевлянин, который довёз меня до самой Москвы, стал рассказывать жуткие подробности происходившего в столице Советской Украины. Естественно, ни о чём таком в газетах не писали.
Потом, когда скрывать правду уже не было никакой возможности, информация всё больше стала просачиваться в прессу, вся страна судачила только о взрыве в Чернобыле. В газетах публиковались выступления учёных, которые обсуждали последствия, а врачи давали советы, чем спасаться от полученных радиоактивных доз. В народе циркулировали свои рецепты – самым популярным был совет пить больше красного сухого вина. Но этот совет звучал издевательски после того, как год назад в СССР началась дикая антиалкогольная кампания, и покупка вина в магазине превратилась в особый вид тяжкого испытания, которое не каждый слабак мог пройти.
В то лето, во время студенческих каникул, я отправился в Крым и там увидел самую жуткую картину, связанную с чернобыльской аварией. После заката солнца к пляжу в городе Алуште подъехал автобус, из которого выходили тихие, короткостриженные дети с серыми лицами. Они без шума разделись и практически в потёмках пошли купаться в море. Я подошёл к женщине, которая их сопровождала, и спросил, почему детей вывозят купаться ночью. «Это дети из Киевской области, – объяснила она. – Они хватанули радиации выше крыши, и теперь даже солнечные лучи для них могут стать убийственными. Их отправили на оздоровление в Крым, но весь день дети вынуждены сидеть в закрытых помещениях, и только вечером мы их вывозим на пляж…»
Что ещё запомнилось в те дни – удивительное чувство общей беды и сопричастности, которое разделяли все жители СССР. Чернобыльцам помогали люди и организации со всей огромной страны. Ни у кого даже не было вопроса, почему мы это должны делать. К примеру, мой двоюродный брат, живший в Молдавии, был призван в военкомат как резервист, и его отправили в Чернобыль водителем. Там Иван хватанул повышенную дозу радиации, и когда вернулся, у него начала сохнуть нога. Здоровье молодого парня было загублено, но я никогда от него не слышал сожаления: он считал, что по-другому и быть не могло – если беда у соседа, то надо помогать, а не рассуждать. И никому в голову не приходило, что через какие-нибудь 5 лет мы лишимся этого ощущения одной большой многоязыкой семьи, в которой никто никого не делил на близких и дальних родственников.
