В справочниках об этом человеке написано: «Мажоров Юрий Николаевич — видный деятель в области отечественной радиоэлектроники. С 1968 по 1985 год — директор НИИ-108 (ныне ЦНИРТИ). Разработчик комплексов средств преодоления ПРО». Необходимые добавления: лауреат Ленинской и дважды Государственной премий, лауреат медали АН СССР им. Келдыша и медали им. С.П. Королёва, генерал-майор в отставке, кандидат технических наук, профессор, автор нескольких десятков научных изобретений, которые очень серьёзно повлияли на создание долгосрочного паритета в ракетном противостоянии двух супердержав. А ещё Мажоров — ветеран Великой Отечественной войны, кавалер орденов Ленина, Отечественной войны I степени, Трудового Красного знамени, двух орденов Красной Звезды, награждён 20 с лишним медалями, в том числе медалью «За отвагу».

Когда дверь открыл очень энергичный хозяин, даже закралось сомнение, нет ли ошибки в адресе. Юрий Николаевич, которому в августе этого года исполнилось 95, пригласил в кабинет своей квартиры в центре столицы, отнюдь не напоминающий музей — здесь всё говорит об активном образе жизни хозяина. Пачки рукописей, специальные книги на столе, светящийся экран монитора компьютера.

— 17 лет я был генеральным директором 108-го института, как его традиционно называли. Это правда, что я и мои коллеги все эти годы занимались делом, которое и сегодня имеет громадное значение. Понятие «оборона страны» ведь никто сегодня не отменяет. И если, не дай бог, такое случится, то в войне первый решающий этап — это радиолокационное противоборство. Кто одержит верх в радиолокационной войне, тот победит и во втором решающем для воюющих сторон этапе. Собственно, этим я и занимался всю свою жизнь. Разве что цели и задачи со временем менялись. Так и получилось, что позднее наш институт сосредоточился не на создании средств радиолокации, а на разработке мер борьбы с ними. А это, как вы понимаете, не для всяких ушей.

— Началось всё с увлечения радио. Я родился и учился в Ташкенте. Естественно, увлекался радиотехникой — в те времена с ней по популярности у молодёжи, наверное, могла соперничать лишь авиация. До призыва в армию собрал аж семь штук приёмников. В десять лет — свой самый первый, детекторный. А перед армией — 16-ламповый супергетеродинный всеволновый. Представляете, я ловил весь мир! Занимался и звукозаписью — тогда для этого служила киноплёнка. Пытался наладить механическое телевидение — при вращении диска появлялся растр. Но я считал, что это не теле-, а «елевидение», никудышное, и увлечение в конце концов прошло. Так получилось, что после восьмого класса пришлось бросить школу и устроиться на работу в радиоузле (который, кстати, я сам сконструировал) гостинично-банного треста.

Способного парня тогда сразу заметили. Ещё бы — его стараниями были радиофицированы две бани и парикмахерская. Параллельно он учился в техникуме. С девяти до двух дня — уроки, потом до полуночи — работа. И вдруг в 1940 году недоучившегося Юрия прямо с третьего курса техникума забирают в армию. И стал он красноармейцем 490-го армейского дивизиона радиосвязи — из таких, как он, готовили разведчиков. Но непростых — обучали приёму сигналов на слух и передачу ключом азбуки Морзе. Причём в латинской транскрипции. Уже в начале следующего года для него нашлась оперативная работа — отслеживать радиосети Индии, Сингапура, Англии и Турции. За ночь, бывало, исписывал целую тетрадь, но всё это, как потом показала боевая практика, был мартышкин труд — эти записи никто даже не расшифровывал.

А потом война — Юрий и его товарищи стали рваться на фронт. Однако направили его под Ташкент обслуживать пеленгаторы, которые определяли источники излучения и радиопункты предполагаемого врага. Как только появлялся сигнал, его пеленговали в Оше, на Кушке, в Термезе, Ашхабаде и определяли, откуда именно он подаётся. Немного пришлось поработать и на границе с Ираном. Предполагалось, что в этой стране немало немецких агентов. Но события развивались стремительно — немцы приближались к столице. И в конце сентября радистов отправили под Москву.

— В районе Царицыно в начале войны располагался крупный радиоузел Красной армии, — продолжает свой рассказ Юрий Николаевич. — Стали мы заниматься разведкой немцев. Честно говоря, радиолокации в Красной армии в начале войны не было никакой. И это несмотря на то, что в 1937 году был сконструирован первый радиолокатор, импульсный, обладавший прекрасными характеристиками. Но в серию он не пошёл, ведь считалось, что мы будем воевать на чужой территории, тогда зачем нам этот локатор? И это притом, что у англичан, американцев, а главное, у немцев эта система была отлажена.

Когда начались налёты на Москву, о них предупреждала служба ВНОС (Воздушное наблюдение и оповещение связи). Но по мере приближения фронта к столице она стала бесполезной, поскольку попросту не успевала оповещать службы ПВО по телефону — ведь бомбардировщики, по сути, уже висели в небе Москвы.

— Да, но чего нам это стоило? Учитывая, что немцы переговаривались в коротковолновом диапазоне, мы научились об их налётах и местоположении самолётов оповещать заранее. Бомбили Москву обычно машины, базировавшиеся в Минске, Орше, Могилёве. Связь между ними начиналась, когда они взлетали и собирались в группы. Мы пеленговали: «Они поднялись». Через 15 минут полёта фашисты снова включали радиосвязь. Мы опять пеленгуем: «Идут на Москву». Примерно определившись с составом группы, соединяемся со штабом ПВО Московского округа: «Через час ждите». Работали мы, надо сказать, чётко и регулярно, за что наш дивизион получил благодарность от штаба Московского ПВО. Но ясно ведь, что связь, мягко говоря, неполноценная, и тогда меня как самого квалифицированного (даже в техникуме учился!) с должности радиста-разведчика перевели в начальники узла связи. Впрочем, это повышение чуть не стоило мне жизни — меня чудом не расстреляли.

— Однажды на узел связи приходит наш начальник штаба с какой-то бумагой. Приказывает передать её текст по рации. «Не могу, — говорю, — нет такой технической возможности. «Ты что, мать твою, приказ не хочешь выполнять?!» — и за пистолет. Хорошо вовремя оперативник появился: «Подожди парня расстреливать, это ведь не от него зависит, аппаратура, сам видишь, не позволяет!» В общем, дали мне срок на приведение системы в рабочее состояние. Стало ясно: надо удлинить диапазон наших передатчиков — уж очень он короткий. У немцев только авиация работала в этом диапазоне, а пехота, танки, бронечасти, армейские дивизии — в диапазоне от 100 до 300 м. Говорю начальству: «Надо переделать передатчик самолёта-бомбардировщика РСБ». Командир на меня сначала ногами затопал: «Ты что, она ведь опечатана военпредом, а ты туда лезть будешь?!» Я отвечаю: «Нет деталей — их можно вынуть из радиоприёмников, отобранных у населения. Разрешите в хранилище покопаться». В общем, в сопровождении старшины повезли меня в Москву, в Черёмушки, туда, где сегодня кольцо 38-го трамвая — видели здание с башенками? Подобрал я там семь приёмников, выдрал оттуда, что надо и… задумался: не дай бог ничего не получится. Расстрелять не расстреляют, а в штрафбат как пить дать сошлют. Но кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Работал один, не с кем даже было посоветоваться. Через неделю праздновал успех, и скоро все наши три пункта стали меня прекрасно слышать. Так у нас появилась надёжная связь. Начальство заметили моё старание, стало лучше ко мне относиться.

В конце 1941-го к северу от Москвы, в районе Демьянска, попала в окружение 16-я немецкая армия. Оттуда в Берлин посыпались депеши, мол, выручайте. Кто-то умный в нашем Генштабе предложил: «Давайте "забьём" их сигналы о помощи». И вот наш дивизион обязали эту задачу выполнить, что мы с успехом и сделали. Это был, насколько я знаю, один из самых первых случаев применения глушения в боях. Тогда же после доклада Берии товарищ Сталин издал директиву о создании трёх дивизионов глушения немецких станций. С одним из бывших командиров такого дивизиона Алексеем Константиновичем Бушуевым мы до сих пор поддерживаем дружеские отношения.

— Так и произошло. Когда мы стояли под Тулой, вызывают меня к начальнику штаба, тому самому, что хотел меня расстрелять: «Собирай свои шмотки из солдатской землянки — пойдёшь в офицерскую». И зачитывает приказ. Оказывается, я уже младший лейтенант. Тут же и койку предоставили, а то я всё на плащ-палатке спал — это было в августе 1942-го.

Фронт отодвигался дальше на запад, и под Орлом в 1943 году нам удалось засечь серьёзные изменения в орловско-курском выступе со стороны немцев — прибытие с запада новых частей, начало переформирования войск. Стало ясно, что враг затевает нечто значительное.

— Под Орлом произошло, пожалуй, одно из самых радостных во всей моей жизни событий. К нам перебросили группу молоденьких, умевших лишь принимать сигналы радисток — их мы должны были переучить. Так вот, очень мне по душе пришлась тогда одна из них — бывшая учительница Татьяна. Мы долго скрывали свои чувства и при посторонних обращались друг к другу только на «вы». Так продолжалось до самого конца войны, С Татьяной Константиновной в мире и согласии прожили 45 лет. Воспитали двоих детей — Валерия и Ларису. Ушла моя Татьяна из жизни в 1989 году.

Ещё один памятный эпизод войны относится уже ко 2 мая 1945 года, когда мы стояли под Дрезденом. Представьте себе состояние радиста, который выходит в эфир, а там полнейшая тишина! А что творилось 9 мая, когда мы были в Чехословакии, — не передать! Все кричали, стреляли в воздух, целовались. К тому времени я уже носил погоны старшего лейтенанта, да и на груди красовались боевые награды — первый свой орден Красной Звезды я получил ещё за Орёл...

— Да не собирался я всю жизнь служить. Писал рапорты, просил начальство разрешить мне получить хоть какое-то образование. А мне все отказывали. Тогда я пошёл на крайнюю меру — обратился к командиру с просьбой запечатать моё личное дело в конверт, чтобы я сам отвез его в главное управление кадров Минобороны. И добился того, что из Москвы меня направили… в Германию. «Да я же только оттуда вернулся! — в сердцах вскричал я, когда мне об этом сообщили в ГУКе (Главное управление кадров. — Прим. ред.). Но делать нечего. Оказалось, что в Тюрингии немцы создали мощный центр ракетной техники (что, кстати, не запрещалось Версальским договором 1918 года). Во главе центра стоял знаменитый Вернер фон Браун. Там были созданы ракеты «Фау-1» и «Фау-2». «Фау-2» — баллистическая ракета с дальностью почти 350 км. Пока наши брали Берлин, американцы — то ли счастье у них было такое, то ли расчёт был точным — захватили Тюрингию и увезли Вернера в Штаты. Наши, хоть и спохватились поздненько, при дележе зон Германии поставили перед союзниками условие: Тюрингия должна быть советской. Меня туда и направили — в только что созданный Центр по изучению немецкой ракетной техники, техническое руководство в котором осуществлял тогда никому ещё не известный Сергей Павлович Королёв. При центре было организовано три дивизиона, в один из которых — стартовый — меня и определили. Задание было понятным: собрать всё что можно из остатков после американцев и по возможности сделать свой, советский вариант «Фау».

— «Целина» — это система космической радиотехнической разведки всего мира, в производстве которой мы участвовали. «Соната» — это отдельная история. Как известно, 1 мая 1960 года под Свердловском был сбит американский самолёт-шпион «Локхид У-2», пилотируемый Пауэрсом. Так вот, при его падении хвостовая часть, где располагалась радиоаппаратура, сохранилась гораздо лучше, чем центроплан. Очень нас заинтересовал стоящий на радиоаппаратуре товарный знак «Рейнджер». Ведь это была одна из новейших станций имитационных активных помех, используемых для индивидуальной защиты самолёта. В общем, было принято решение, чтобы я возглавил оперативную группу по воссозданию этой аппаратуры. Разработка шла под шифром «Соната». Название придумал один из генералов. Узнав, что моя фамилия Мажоров, он сказал: «Что ж, фамилия музыкальная… Назовём тогда и разработку в том же ключе — "Соната"». С заданием мы справились.

— Я люблю радиотехнику, и этим сказано всё. Второе моё увлечение — классическая музыка, особенно Чайковский и Штраус. У меня большая фонотека. Когда была жива жена, вместе любили ходить в оперу, в оперетту.

— К спиртному абсолютно равнодушен. Даже на фронте положенные мне «наркомовские» 100 г отдавал коллегам. Выпил, правда, как следует лишь однажды, в 1944 году, когда под Бродами захватили немецкий армейский склад — вместо водки там оказался уж очень приличный французский коньяк.

— Нельзя разваливать такую нужную отрасль, как моя. Я дружил с академиком Янгелем и помню, как мы с ним гордились нашими СС-20, «Тополем-М». Считаю, пришло самое время создать отечественную доктрину радиоэлектронной борьбы. Скажу по секрету, уже кое-что в этом направлении делается…

— Конечно, День Победы, который не забыть, и ещё 18 октября 1947 года, когда мы запустили первую «Фау-2».