— Максим Исаакович, вам недавно исполнилось 77 лет. А на какой возраст вы себя чувствуете?

— Настоящая старость пока не наступила. По возрасту уже наступила, а вот энергетически — нет. Я ещё энергичен. Просыпаюсь утром и начинаю что-то делать, не лежу беспомощно. «Боже мой, опять наступило утро, опять вставать…» — вот этого ещё нет, слава Богу. Вот когда тебе захочется сидеть и смотреть на красивые виды где-то на балконе, на море — тогда уже всё, конец. Поймите правильно: я очень люблю красивую природу, море, но когда это станет главным — значит, до свидания, спокойненько готовься…

 

— Генетика, я думаю. Ничего специального. Я спортом занимаюсь, в теннис играю. С детства и до сих пор. У меня, кстати, гораздо больше теннисных призов, чем призов, которые я получил за свою музыку.

— Вы бы могли сегодня написать молодёжный, попсовый хит?

— К сожалению, нет. Не буду, потому что это не моё. Попасть в струю того, что сегодня звучит, невозможно. Я не пытаюсь этого делать, потому что остался в другом времени и жанре. Перестроиться человек не может. Время проходит, и нового он уже не чувствует, он опаздывает. Он всегда опаздывает. Если человек вдруг в 70 лет захотел быть юным, быть молодёжью, всё сносить на своём пути — это выглядит глупо, ужасно. Стать снова молодым невозможно. Можно быть молодым душой, но полностью сменить направление — это слишком серьёзная перестройка для художника. Поэтому зрелый человек должен оставаться собой. Делать то, что он привык и умеет делать. Кому-то понравится — хорошо, не понравится — ну что ж. Кстати, мои песни 1980–1990-х годов перепевают все артисты, и молодые тоже — значит, это ещё остается. Пусть лучше будет так, чем создать то, что никому не понравится.

 

— Почему-то меня никто не призывает передать свои знания другому поколению. Произошёл полный разрыв. Не знаю, как в науке, но в творчестве — абсолютно точно. И это ужасно на самом деле. Ведь великие просто так не рождаются. Их надо пестовать, воспитывать, взращивать, насыщать. Мне передавали своё наследие Кабалевский, Эшпай, Щедрин, а также Тихон Хренников, у которого я окончил консерваторию. Наследие нужно не просто сохранять, а реализовывать. Вот то, чего сейчас не происходит.

— Почему в современных российских фильмах нет хитов того уровня, что вы написали для «Мушкетёров» и «Мэри Поппинс»?

— Очень много с тех пор изменилось. В первую очередь — во вкусах слушателей. Не буду их ругать, этих слушателей, скажу только, что огромную роль здесь сыграли бездарные продюсеры. Постепенно и целенаправленно всё было приведено к примитиву — в музыке, в текстах.

— Помогло ли вам или помешало в своё время звание сына «того самого Исаака Дунаевского»?

— Один мой друг из Театра Вахтангова, где я проработал пять лет после консерватории, на мой день рождения повесил в театре большой плакат. Нарисовал меня и подписал: «В поле ветер, в попе дым, впереди карьера с блеском, хорошо быть молодым, ещё лучше — Дунаевским!». В этой шутке заключён серьёзный смысл. Да, с одной стороны, Дунаевским легче. «Ой, интересно, кто это? Как он, отцовские черты сохранил?». Та же история с Мишей Ефремовым, Никитой Высоцким — много имён, фамилий, которые сами по себе вызывают интерес. Но мы знаем и тех, к кому интерес быстро угас. Есть ребята, которые тоже начинали вроде идти по отцовскому пути, но потом занялись своим делом. Успешно, но своим. Так что это палка о двух концах. Может получиться, а может и нет. Мне лично фамилия вначале помогала, потом мешала, кто-то во мне даже видел нечестного конкурента. А в конце концов все привыкли, и кто-то даже и позабыл, что был ещё другой Дунаевский. Сегодня очень часто мне приписывают музыку моего отца, а отцу приписывают мою.

— Для начала я должен сказать про своего отца и его отношение к собственному статусу. Мне, маленькому члену семьи, запрещалось где-либо хвастаться своим отцом. Я мог быть серьёзно наказан за это. А дети же любят прихвастнуть: «А вы знаете, кто мои родители?!» Эта родительская позиция говорит о том, что была определённая скромность. Отец предоставлял возможность себя оценивать времени. И время показало, что он был действительно выдающимся человеком.

Теперь про папино и моё детское окружение. К нам действительно очень часто приходили его друзья. Я воспитывался рядом с детьми Шостаковича. Рядом были Кабалевский, Хренников, Хачатурян, которые жили у нас на даче или поблизости. Они все дружили. Это не была очень близкая дружба с ежедневными походами в гости и застольями. Они с огромным уважением относились друг к другу. Никогда не позволяли себе высказываться в чужой адрес нелицеприятно. Всё было основано на почтении к таланту другого. Вот это я очень точно в себя впитал. Мне очень часто говорят: «А почему бы тебе не написать книгу и не разоблачить всех?» Говорю: «Я никого разоблачать не собираюсь. Я уважаю своих коллег». Ведь если человек пробился, стал кем-то в этом мире, это достойно уважения. Другое дело, что разными способами пробиваются, особенно в популярной музыке. Но тем не менее. Значит, он чего-то достоин, раз он туда пробился. Случайного ничего нет. Так же, думаю, считал и мой отец. Например, с Шостаковичем они были близки. Отец его критиковал достаточно прямо, в глаза, ни в коем случае не за глаза. И тем не менее очень уважал, несомненно.

— Нет, не понял. До сих пор путаюсь в догадках. По себе знаю, что это надо сделать. Надо. Нельзя вести двойную жизнь, даже открытую. Двойная жизнь, закрытая, тайная — она уничтожает. Она убивает. И наверняка эта двойная жизнь и моему отцу подсократила жизнь. А про то, что я чувствовал ребёнком… Могу только сказать, что в моей памяти оба моих замечательных родителя остались абсолютно счастливыми. Абсолютно любящими. Даже на 15-м году совместной жизни. Но я знал, конечно, что у отца была ещё другая, официальная семья: сын и жена, с которой он по каким-то причинам не разводился. Да что там говорить. Я приходил в его ту семью и дружил с моим братом. И был знаком с его мамой. Она меня принимала, она меня кормила. То есть это положение было, в общем-то, открытое. И все его друзья знали о нас начиная с войны, с которой он пришёл вместе с моей мамой.

Что его останавливало от развода? Знаете, положа руку на сердце, думаю — мужская трусость. Казалось бы, нет ничего невозможного в том, чтобы сказать: «Я хочу развестись». Но не у всех хватает смелости. А моя мама этого решительного шага от отца не требовала. Не говорила: «Или она — или я, выбирай». 

— Вы официально женаты уже восьмой раз. Со стороны может показаться, что это попытка исправить ошибку отца — жениться каждый раз, когда влюбляешься. Это так?

— Конечно, не так. Каждый раз жениться тоже нельзя. Хотя, разумеется, можно подумать, что такое количество женитьб, которые были у меня, — это каждый раз. Нет, не каждый. Всё-таки влюблённостей было больше. Особенно по молодости. А почему женился? Наверное, потому что принимал эту любовь за что-то настоящее. Со многими, с кем меня свела судьба, я продолжаю отношения, дружбу — и вижу, что браки не были ошибкой. Что все эти женщины по-своему замечательные. И красавицы, и умницы. Поэтому я ошибки никакой не совершил, женившись. А дальше уже дело было только во мне. Что-то во мне такое неправильное было. Иначе с каждой из моих жён можно было прожить жизнь.

— Что такое любовь для вас?

— Я думаю, любовь — это то, что сохраняет живое на свете. А что касается её, любви, глубинных содержаний — я думаю, на этот вопрос ответить невозможно. Любовь всегда начинается с влюблённости. Считаю, что быстрее стареют люди, которые не имеют возможности испытать какие-то обновления в жизни, чувственные обновления. Это моё мнение, но наверняка со мной поспорят те, кто прожил всю жизнь с одним человеком в дружбе и в любви. Поэтому моя точка зрения здесь не безупречна и не абсолютна.

По моим собственным ощущениям, тяжело прожить в браке двум творческим людям. Особенно если он и она очень настроены на карьеру. Кто-то должен уступить.

— А ваши влюблённости вам помогали творить или мешали?

— В своё время мой учитель, композитор Дмитрий Кабалевский, сказал мне одну важную вещь. Я к нему пришёл и признался: «Извините, Дмитрий Борисович, но я ничего не написал. Я влюблён в одну девушку, а она на меня не обращает внимания. Я в очень плохом настроении, состоянии духа. И поэтому я ничего не сделал». И Кабалевский мне ответил: «Запомни, мой друг, навсегда: для композитора, для художника, для любого творческого человека источником вдохновения одинаково является как счастье, так и несчастье. Это одинаковые источники вдохновения».

Я эту фразу запомнил на всю жизнь и ей руководствуюсь до сих пор. Конечно, счастливая любовь окрыляет: хочется жить, работать. Но это не значит, что ты сел работать и у тебя всё сразу получилось. Нужно много и постоянно трудиться.