Шестнадцать лет мне исполнилось там, в тайге. В прямом смысле этого слова.

Лесник […] был огромный дядька, под два метра ростом, косая сажень в плечах, но со странно тихим и уютным голосом. Он нас учил, как не заблудиться в тайге, что можно есть, а что вообще лучше не трогать. 

31 июля 1961 года он сложил гигантский костер из огромных веток в мою честь. Он жарил нам мясо и угощал самодельным малиновым вином и жутко крепким самогоном. Именно там, в эту ночь, когда искры от костра поднимались до самого неба, он впервые наградил меня «Аркадичем»! С тех пор весь мир меня называет так, а не иначе. Без имени. Просто Аркадич! Но он был первым.

[...] Экспедиция закончилась в середине сентября. В школу я опоздал. И меня выгнали. И я пошел работать. И это были опять лучшие годы в моей жизни.

Я пришел на завод, когда на стапеле собирали Ту-134. «Иголку». Говорят, любимую машину Туполева. 

Его самого я видел! Три раза в жизни я видел Андрея Николаевича Туполева! Один раз в коридоре, один раз в цеху и один раз в столовой. 

Вот это я запомнил. Надолго запомнил.

Почти уверенный в успехе, я стоял перед зеркалом и на всю квартиру орал: «Над седой равниной моря гордо реет Буревестник, черной молнии подобный!..» 

Полуоглохшие родственники и соседи говорили шепотом, вероятно, ощущая величие момента, в надежде, что когда-нибудь они будут рассказывать всем о том, что им было подарено судьбой присутствовать при рождении Великого артиста!

Так продолжалось до тех пор, пока не пришел с работы отец. Он постоял, послушал мои сиплые вопли и сказал: «Делай как знаешь, но послушай моего совета — сначала получи специальность, а потом занимайся, чем хочешь!» 

И пошел ужинать. 

[...] Мне до чертиков надоело повторять «Песнь о Буревестнике». Поэтому я отбросил томик Горького, взял карту и стал смотреть, какой институт ближе к дому.

Я выбирал полчаса, потом бросил это дело, нарвал листочки бумаги, написал названия, все это кинул в коробку, перемешал и вытащил наугад один. Название было красивое и заманчивое — МИЭМ. Это было просто замечательное совпадение. Я электромонтажник шестого — и тут вдруг Московский институт электронного машиностроения! А куда же мне еще?

Я перевелся в МИСИ. 

Перевелся не почему-нибудь, а потому что там был КВН. 

Трудно даже представить себе сейчас, что такое был в то время КВН. Страна замирала, когда шла трансляция с площади Журавлева! Согласно милицейским сводкам, в стране в эти часы падала преступность! Я даже не знаю, что еще обладало такой всенародной популярностью. 

Нас знали все! Нас узнавали в метро и на улице! Когда шел выездной конкурс, из окон ближайших домов высовывались люди и орали: «МИСИ, давай!» 

Но при этом мы как-то счастливо и навсегда избежали звездной болезни! 

Страна делилась не на профессии, возраст или национальность, а на болельщиков КВН!

А какие были команды! «Нефти и Газа» со Славой Хоречко во главе. Команда Баку с Юликом Гусманом! «Фрязино», «Электролампового завода», сборная Кишинева. И, конечно, сборная «Джентльменов из Одессы» во главе с Валерой Хаитом. 

В сущности, мы все выросли из КВНа. И те, кто остался в профессии, и те, кто ушел из нее в творчество. Пересказать, сколько писателей, музыкантов, артистов эстрады и театра дал КВН, просто невозможно! Рассказывать о КВН можно часами, но совершенно точно могу сказать: это опять были лучшие годы моей жизни!

Меня распределили в конструкторское бюро ЗИЛа. [...]

Я проработал там два года, «набил руку» и перешел в строительно-монтажное управление треста Мосмеханмонтаж. Я мотался по промышленным предприятиям Москвы, налаживал вентиляционное оборудование и писал объемные отчеты о проделанной работе. 

И все, как обычно, было замечательно, но тут меня вызвал начальник управления! 

Он закрыл дверь, усадил меня перед собой, долго молчал, подбирая слова, и наконец сказал: 

— Послушай, Аркадич, мне нравится, как ты работаешь. Но вот отчеты твои… Нет, они толковые, даже очень толковые, но… Понимаешь, они, как бы сказать, слишком уж… Вот, смотри! Вот, к примеру, твой отчет по Карачаровскому механическому заводу, сто две страницы! Да еще с чертежами и формулами расчетов… Это хорошо, но, понимаешь, много. Слишком много! У меня тут работают простые люди. Вот, смотри, отчет — пятнадцать страниц! А у тебя — сто две! Им же обидно. Они что, хуже тебя? Заставить их писать такие отчеты, как у тебя, я не могу, да и не хочу! Меня и их отчеты устраивают. Поэтому вот что. Ты иди-ка домой! И работай дома. Я прикажу присылать тебе все отчеты, и ты будешь писать сводный по управлению. Хоть на сто страниц, хоть на двести! Идет? 

Еще бы «не идет»! Еще как «идет»!

И я стал работать дома. 

О чем еще можно было мечтать? 

Полная свобода, 110 в месяц, плюс премии, плюс тринадцатая зарплата, и на работу ходить не надо! 

Как-то мне позвонил Марк (Марк Спивак, первый соавтор Леонида Якубовича. — «Активный возраст») и сказал, что у него есть приятель, который прошел первый тур артистов эстрады, и нет ли у меня какого-нибудь текста, а то ему не с чем выступать во втором туре. 

Я понятия не имел о том, что такое «текст», и об эстраде тоже имел смутное представление. Но я сказал: «Ну, приезжайте!» 

И он привез молодого симпатичного парня, с которым мы просидели до самого вечера. Звали его Вова. Так он представился. Вова, и все! 

Сначала мы вообще не знали, о чем говорить, а он и объяснить толком не мог, что ему надо. И он просто рассказывал обо всем. О том, как после армии учился в ГИТИСе, как работал в Театре оперетты и, главное, о том, как служил. 

Он жутко смешно обо всем этом рассказывал, перескакивая с одного на другое, пародируя своих командиров, и по поводу и без повода вставлял анекдоты и забавные случаи из жизни! И я за ночь написал что-то наподобие рассказа и утром отдал его Маркуше, чтобы он передал своему приятелю. 

И, естественно, тут же забыл об этом. 

Но не тут-то было! Надо сказать, что Марик в это время работал «мастером» на строительстве комплекса в Крылатском. Они там клали теплоизоляцию или что-то в этом роде. 

Ну вот! Он мне позвонил и сказал, что текст нужен срочно, причем не в рукописном виде, а отпечатанный на машинке в трех экземплярах! 

А никакой машинки у меня не было. Зато была у них на стройке в прорабской. 

И я поехал к нему в Крылатское. И туда же приехал этот Вова.

Я одним пальцем напечатал текст, и мы с ним поехали в Театр эстрады, чтобы показать режиссеру! Почему-то надо было успеть до двенадцати, и Марик выпросил у прораба грузовой «Москвич» с закрытым кузовом. И мы с Вовой в этом закрытом кузове, без окон, без дверей, поехали покорять вершины эстрадного искусства. Кроме нас покорять эти вершины ехала еще и открытая бочка с олифой. Дороги, как известно, у нас не тишь да гладь, поэтому на каждой кочке олифа плескалась. Мы держали бочку двумя руками, а Вова, чтобы не дай бог не запачкать «классику жанра», листки держал в зубах. 

В Театр эстрады они ушли вдвоем — Вова и полбочки олифы. Я с остальной олифой поехал домой. Почти пустая бочка вернулась на стройку в Крылатское. 

Все, что на мне было, пришлось выбросить, оно не отстирывалось ни от пятен, ни от запаха! И я думал, что мое знакомство с великим искусством закончится, но я ошибся.

Я очень сильно ошибся! 

Марк позвонил мне через три дня и радостно сообщил, что этот Вова прошел на третий тур с моим монологом! 

Еще через три дня обрадовал меня сообщением, что Вова этот стал лауреатом конкурса артистов эстрады и меня как автора приглашают на заключительный концерт в Театр эстрады! 

Не очень понимая, зачем, я явился в назначенный день на Берсеневскую набережную, где на меня набросились какие-то незнакомые мне люди и стали умолять дать им тексты для исполнения. Несколько ошалевший от всего этого, я оказался в зале. 

Объявили о начале заключительного концерта лауреатов конкурса артистов эстрады, и пошло-поехало! И все было довольно мило и интересно, пока на сцену не вышел конферансье и не объявил: 

— Выступает лауреат первой премии конкурса артистов эстрады Владимир Винокур! «Монолог старшины»! Автор Леонид Якубович! 

Я облился холодным потом и вжался в кресло! Вот с этого все и началось. 

Сначала один, потом уже с Маркушей мы лет пять или шесть писали для Володюшки, с которым подружились на всю жизнь, монологи и пародии. И нам за это даже платили по сто рублей за каждый!

Январь 1995 года. 

Мы с Листьевым гастролируем по Золотому кольцу! [...]

Заканчивается концерт в Сергиевом Посаде, и дальше у нас по плану Переславль-Залесский! 

Это семьдесят километров! Ночью! Снег, метель, мороз градусов под тридцать! [...]

А надо сказать, у меня с детства прямо зуд на молоко! Я без него жить не могу! Раньше три литра в день, хоть убейся! Особенно если устал! 

А тут после концерта толком не отдохнули, так, чего-то перехватили на дорогу — и в путь!

Едем, а мимо деревухи, избы… Я прямо чувствую: есть тут где-то молоко! Не может не быть! 

Сижу и ною: давайте остановимся, молочка купим! Давайте, а? На минуточку! Купим — и дальше! И, видимо, я его достал! 

Усы дыбом! Стой! Пусть идет за своим молоком хоть к черту на рога! Остановились. Я вылез, смотрю — на противоположной стороне в избушке свет мелькает. 

Я и пошел! 

Через дорогу перебежал. Калитку с трудом отворил, тропинка узенькая. Я по ней по колено в снегу! 

Он за мной! Куда один?! Стой, тебе говорят! Я тебе одному запрещаю! Ну, бредем. Я впереди, он сзади! 

Собака забрехала! 

Повторяю: второй час ночи! 

Дверка в избушке отворилась, и бабушка, маленькая такая, в байковой ночнушке, в валенках, с платком шерстяным на голове: 

— Кто тама? 

И тут я вступил в полосу света… Она меня разглядела и тихо так, с придыханием, как на привидение: 

— Яку-бо-вич… 

И тут он из-за моей спины. 

Она: 

— И Листь-ев… 

И сползла без памяти по притолоке! 

Мы ее подняли, внесли в дом и почти до утра пили у нее чай с сушками!