«Новое литературное обозрение»,

2016

Сайт «Активный возраст» публикует отрывок о понятии молодости и зрелости в моде XVIII века.

Эволюция моды в последней трети XVIII столетия ставила зрелых женщин в довольно затруднительное положение. Стремление быть естественной заставляло модниц меньше использовать пудру и румяна, что, очевидно, делало морщины более заметными. Прически перестали устремляться ввысь и создавать пропорциональное обрамление пышных форм. Фасон платья отныне очерчивал формы тела дам, привыкших к корсетам и фижмам. Однако стареющей красавице удавалось найти свое место в «модном обществе».

В любую эпоху молодость предпочтительнее старости. Смена эстетических идеалов, происходившая в екатерининское время, заставляет по-новому ставить вопрос о возрастных границах молодости. В русском обществе второй половины XVIII века условный рубеж между молодостью и зрелостью установился в возрасте 25 лет. Вероятно, образцом послужили французские правила этикета: при версальском дворе дама не могла танцевать на балах после 25 лет.

Молодость — это возраст, когда женщина готовится вступить в брак (подробнее: Пушкарева 1997: 148), намерения родителей «показать товар» согласуются с желанием девушки удачно выбрать жениха. В России к 1780-м годам средний возраст вступления в брак представителей благородного сословия повысился до 20–25 лет (Миттерауер, Каган 2004). Однако исследователи не учитывали различия между полами. Определяя брачный возраст женского населения России, А.В. Белова приходит к другим выводам: «В целом, можно говорить о распространенности раннего замужества дворянок, причем вплоть до 80-х гг. XVIII в. обычный для них возраст начала матримониальных отношений — 14–16 лет (иногда — даже 13), на рубеже XVIII и XIX вв. — 17–18 лет, к 30-м гг. XIX в. — 19–20 лет» (Белова 2010: 252).

«Век щеголя продолжается обычайно до 25, а помощию великих тщаний до 30 лет» (Сатирический вестник 1790: Ч. 6, 41). Чтобы привлечь внимание поклонниц, до 25–30 лет мужчина мог рассчитывать на свою внешность, а далее полагаться только на интеллект. «Всякая всячина» пишет по этому поводу: «Пословица старинная гласит тако: в двадцать лет не хорош, в тридцать лет не умен, в сорок лет не богат; так чорт ли в нем?» (Всякая всячина 1769: 147).

Мода отнюдь не исключала из рядов своих почитателей тех, кто перешагнул двадцатипятилетний рубеж. Когда женщина замечала, что природная красота начинает увядать, она пыталась ее воссоздать. Продуманные фасоны и косметические средства, определенно, помогали выглядеть моложе. Моду понимали как лекарство против старости, принимать которое, однако, следовало с осторожностью. Проблема заключалась в том, что не существовало никаких специальных мод, адресованных дамам зрелого возраста. Тем, кто не хотел игнорировать смену мод, следовало носить то же, что и юным девушкам.

Французский модный журнал прямо писал о том, что моды для пожилых дам не существует. Однако проблема витала в воздухе, и пожилые читательницы якобы обратились в журнал с просьбой прояснить ситуацию. «Несколько дам оказали нам честь, поинтересовавшись, существует ли специальная мода на платья и шляпки для женщин 50 и 60 лет. Мы отвечаем здесь то же, что уже написали в 17-й и 18-й тетради 1-го года [ноябрь 1785 — ноябрь 1786]: мода едина для всех возрастов, ей следуют женщины от 18–20 до 50–60 лет» (Magasin des modes nouvelles 1786: No. 5, 39).

Но тот же журнал признает, что с наступлением определенного возраста читатели «уже не хотят следовать всем модам» и охотнее носят хорошо известные модели. Например, один из выпусков рассказывает о пряжке под названием «узел любви» (boucle au noeud d’amour), «которую носят уже очень давно и которая, вероятно, никогда не выйдет из моды. Действительно, ее часто носят люди в том возрасте, когда они уже не хотят следовать всем капризам моды. Означает ли это, что мы не должны публиковать ее здесь [в модном журнале]? Нет, потому что среди наших подписчиков — не только те, кто неизменно следует моде» (Magasin des modes nouvelles 1788: No. 19, 146).

Как российские, так и западные модные издания настаивали, что после сорока лет женщина больше не может считаться молодой. Об этом рубеже писали и английский сочинитель У. Хейли в эссе о старых девах (Hayley 1785) и французский автор Л.-С. Мерсье. В «Картинах Парижа» он описывает переживания женщины, «которой зеркало открывает истину, что она уже не так очаровательна, как прежде» (Mercier 1781: 253).

Окончание молодости означает для женщины XVIII века потерю надежды вызывать любовь. Но она по-прежнему украшает себя, не изменяет косметике и нарядам, продолжает кокетничать, для того чтобы убедиться, что еще можно быть любимой. Несоответствие устремлений изменениям внешности, усугубленное рвением во что бы то ни стало продлить свой женский век, и делало пожилых кокеток предметом насмешек. «Когда обвалится и все последнее здание вашего тела, когда разрушатся и все нужнейшие онаго члены и прелести, и когда сами вы довольно заприметите, что кожа ваша учинилась мешком, с накладенными в оной костьми, верьте и тогда, что вас могут любить и любят» (Страхов 1791а: Ч. 2, 44). Так иронизировал Н.И. Страхов в главе «Вопияние к волокитам, престарелым барышням, молодым вдовам и старушкам». «В семьдесят и шестьдесят лет в вас находится еще двадцатилетнее сердце, ибо можете вы влюбляться и любить» (Там же: 41). Впрочем, и в предыдущую эпоху старость, притворяющаяся молодостью, вызывала осуждение. Различие эстетических образцов начала и конца века не изменяет сути сатир над постаревшими кокетками.

Пожилая дама пересматривает свои запросы. Отныне ее вполне удовлетворяет внимание не самых блестящих поклонников, или, другой вариант, она признает их корыстный интерес. «При устарелых летах прежняя гордость обращается в унижение, упорство в податливость, притворство в бесстыдство, а любовь в беззаконие» (Там же: 36). Следует пояснить, почему по наступлении почтенного возраста «любовь превращается в беззаконие». Роль кокетки оказывается несовместима с ролью матери; ведь дама за сорок, как правило, имеет дочь, с которой в погоне за любовью она может вступить в конкуренцию. Сюжет соперничества дочери с матерью или теткой часто встречается в произведениях XVIII века (Строев 1983: Приложения, 57). Так, в повести «Софрония или Мать, подающая мнимое наставление дочери своей» следующим образом описаны внешность и характеры героинь: «Аделла ее дочь была хороша, имела все достоинства; разум ее был острый, а нрав любезный, она была пятнадцати лет: обыкновенно щеголихи матери взирают на такую дочь, как на опасную соперницу, или как на несносного свидетеля» (Модное ежемесячное издание 1779: Сентябрь, 233). «Женщина, которая уже не молода, как бы не была предупреждена своими прелестями, всегда имеет нужду в искусстве. Софрония не наряжается, но старается изыскать, что к лицу ея пристало; она надевает простое дезабилье, однако самое щегольское; притирается, чтобы иметь свежей цвет в лице, часть волос привязывает она алмазным аграфом, убранным цветами, а остальные большими локонами упадают беспорядочно в круг ее шеи: она всегда имела груди закрытые от стыда, а частию для того, чтобы дочери своей подать пример благочиния, но теперь такой несностной жар, что она принуждена открыть свои груди, имеющие довольно еще прелести, чтобы привлечь взор человека незанятого: прилепляет мушку тиран, подправляет румяны: в сем состоянии зеркало говорит, что она также молода, как и Аделла; ежели не имеет того приятного стана, то тем прелестнее ее полнота» (Там же: 254).

Советница Авдотья Потапьевна в «Бригадире» тоже составляет конкуренцию своей дочери Софье. Одна из комедий А.П. Сумарокова называется «Мать совместница дочери». Ее героиня говорит о себе: «Лицо мое не фатально, лета не стары, по-французски я и с наслышки говорю, и русской им язык не меньше других моих сестер украшаю. Моде следую я первая…» (Сумароков 1990: Т. 6, 102). В комической опере И.А. Крылова «Бешеная семья» в Проныра влюбляются женщины трех поколений: Бабка Горбура, мать Ужима, сестра Прията, дочь Катя. Произведение открывает сцена, в которой все они просят денег на разные дамские модные вещи у главы семьи Сумбура: «шемизы и корнеты», «подкапки и лорнеты», пудры, роброны, шиньоны и пр. Тот парирует: «Многие в любви ищут нарядами счастья» (Там же).

Модные одежды, бесспорно, помогали реализовать стремление нравиться несмотря на возраст.

«Села около меня в ложе некоторая дама. Сия госпожа была великолепно одета и нарумянена весьма красно. Чепчик на ней был новейшей моды, и имела от роду она лет пятьдесят. Она уверяла многих, что ей двадцать пятый год лишь только начался. <…> Здесь старые барыни могут думать, что им нельзя пленять любовью прекраснейшего юношу. Она всегда седые свои волосы черною помадою от знаков старости избавляет; перевязка, которою они волосы крепко натягивают, сглаживает борозды ее чела, а белила с румянами на старом лице делают изрядную молодую маску» (Адская почта 1769: 51).

Прибегая к «модным» уловкам, старые барыни могли «пленять любовью прекраснейшего юношу», а щеголи-старики — жениться на молодых девицах. «Знаешь ли ты, что женился Пиромей на Урании прекрасной, семнадцати лет девице? Он еще не весьма стар; более шестидесяти лет ему не будет. Лицо сего молодого (ибо неделя только, как он женился) старика, самой негодной архитектуры; однако он такой щоголь, что в двадцать пуколь завивает волосы, и всякий день новый кафтан надевает» (Там же: 169). В отличие от женитьбы на «устарелой кокетке» такой брак безоговорочно принимался обществом.

В истории, рассказанной сатирическим журналом «Адская почта», нравственность молодых девушек оказывается под угрозой потому, что их мать проводит слишком много времени за туалетом. Тогда как порядочная женщина должна примириться с утратой молодости и красоты и посвятить себя дочерям: воспитать в них добродетели, которые естественным образом сделают их более привлекательными. «Уведомлю тебя о счастии старой безносой и злобной Пальмены. Ты видел ее, коль она лицем гнусна, когда она у вас была в городе, но имеет трех прекрасных дочерей, которые почитаемы всеми знатнейшими юношами города. Когда она наряжается в своем кабинете, что меньше шести часов никогда не бывает, то дочери ее забавляются с юношами, их обольщающими» (Там же: 241).

Героиня этой истории, Пальмена, представляет тип постаревшей кокетки, описанный во многих сатирических журналах конца 1770-х годов: «Женщина лет сорока без мала, хулит всех молодых девушек; говорит что они очень ветрены, худо одеваются, вольно обходятся и проч. <…> Однако ж между тем часто посматривается в зеркало, поправляет свои уборы; и когда молодой мущина скажет ей, что она еще молода, хороша, приятна, одевается по вкусу и проч. за то она не сердится» (Там же: 242). Тот же тип поведения устарелой кокетки описан в «Картинах Парижа» Мерсье: «Она окружает себя молодыми и красивыми девушками; поучает тех, к кому имеет зависть; плетет интриги, пишет по 30 писем в день» (Mercier 1782: 253). Пожилая кокетка как комедийный типаж появляется за много десятилетий до этого. Так, в «Ученых женщинах» Мольера выведена увядающая кокетка старая дева Белиза. А в театральной энциклопедии «Уроки Талии» (Alletz 1751) то же имя носит кокетка, которая не может смириться с потерей красоты. В российских комедиях не раз осмеиваются пожилые красавицы. Например, в «Опекуне» А.П. Сумарокова Сострана упоминает о «старых женщинах которые молодятся и кокетствуют убавляя себе бесстыдным образом лет по десятку закрывая морщины белилами и румянами» (Сумароков 1781: Т. 6, 10). В «Хвастуне» Я.Б. Княжнина богачка Чванкина скрывает свой возраст и верит льстивым словам служанки Марины: «по виду кажется вам меньше двадцати» (Княжнин 1787: Т. 3, 36–37).

Современникам было трудно принять идею подмены старого тела — молодым. К.А. Цвирлейн в сочинении «Врач для любителей красоты» советовал «тем особам, на челе которых видна уже померкшая их молодость, не принимать напрасного труда перебирать листы сего сочинения; Природа не позволяет почтенной старости скрываться чрез принужденныя средства» (Цвирлейн 1788: 8). В 1770-х годах следование природе объявлено одним из главных ориентиров. Вот почему желание повернуть время вспять осуждалось все сильнее. Резкое неодобрение вызывала не только идея омоложения, но и собственно косметические процедуры. Медики эпохи Просвещения активно боролись с использованием сильнодействующих косметических средств, наносящих вред здоровью. Косметика оставалась главным средством создания иллюзии молодости. В эпиграмме «Молодая старушка» представлена молодящаяся кокетка, но «юность» ее лица еще не означает, что обман удался.

La Jeune vieille

Malgré tout l’art et tous les soins

Que pour vous réparer vous mettez en usage,

Cloris, on dit que pour le moins

Vous avez cinquante ans de plus que votre visage

(Joujou de demoiselles 1758 [без пагинации]).

Старушка-молодушка

Несмотря на все старанья

Себе молодость вернуть,

На полвека Хлоя старше,

Чем лицо ее.

О жуть!

Клавина смолоду сияла красотою,

И многих молодцов она пленила тою.

Но как уже прошел сей век ее златой,

Она и в старости была все в мысли той,

И что во младости хорошею казалась.

И сморщася, всегда такою ж называлась.

За что ж ее никто хорошей не зовет?

И новгород уже стар, а Новгород слывет

Критики модных тенденций высмеивали одержимость, с которой старящаяся женщина заботилась о своей внешности. Труд знакомит также с историей 47-летней Космелии, чье имя явно ассоциируется со словом «косметика». Дама целыми днями притирается помадами, на которые тратит все свои средства. С интересом, «будто бы это объявления о свадьбах», она читает заметки в журналах и газетах, предлагающие косметические рецепты и снадобья. Но даже самые лучшие составы неудовлетворительны для Космелии, одержимой идеей отбеливания. Да и незаметно, пишет автор, чтобы она становилась красивее. Напротив, она все больше собой недовольна. Поэтому Космелия сама изобретает новые косметические средства. Сочинитель уподобляет ее алхимику и восклицает: «Как злой дух ее обуял!» (Ibid.: Ч. 1, 73). Героиня готовит косметические снадобья, возможно, пользуясь одним из сборников секретов.

На протяжении XVIII века косметику использовали очень интенсивно. Изменение эстетического идеала в конце столетия заметно сказывается на практике макияжа немолодых дам: теперь он должен не просто замаскировать морщины, а помочь выглядеть юной. Если раньше при помощи румян и белил создавали маску, скрывающую и молодой, и зрелый возраст, то к концу столетия стали цениться свежесть, натуральный цвет лица, игра красок и нежность оттенков. В связи с этим возрастал интерес к средствам, ориентированным на продолжительный лечебный эффект.

В конце столетия намерение выглядеть молодым трансформируется в желание сделаться молодым. Можно составить представление об этом по сборникам секретов, предлагающим чудесные рецепты омоложения. Например, автор «Золотой книжки» (1798) так пишет о побуждениях своих читателей: «Иной хотел сделаться молодым и изгладить на лице морщины; другой желал возвратить прежние свои силы, потеряв уже лучшие соки; третий хотел сделаться Адонисом; четвертый желал из смрадного козла сделаться благоуханным Нарцисом» (Вицман 1798: [Вступление]).

В «Дамском враче, с присовокуплением Венерина туалета» читатель находит «Способ сделать старое лице на подобие двадцатилетнего». Доктор медицины дает инструкции по приготовлению мази из растительных и животных компонентов. Важно, что этот омолаживающий состав, популярный в Европе уже с середины XVII века, наконец, становится известен и русскому читателю. Рецепт заключается в следующем: «Взять две ноги телячьих, варить их в осьмнадцати фунтах речной воды до тех пор, пока половина оной вытопится, прибавь к сему фунт сорочинского пшена, опять вари с мякишем белого хлеба, с молоком и свежим коровьим маслом, каждого по два фунта; потом прибавь к этому десять яичных белков вместе с скорлупками и кожицею; перегони это в марьиной бане [в кубе, то есть специальном сосуде для дистилляции], положи в воду, которую получишь через перегонку, несколько камфоры и квасцов» (Гулен, Журден 1793: 385). Это же издание предлагало читателям и более современные косметические способы омоложения, или рецепты, созданные на растительной основе. В их числе «Способ от морщин на лице» и «Способ казаться молодым».

Пародийный рецепт представлен на страницах «Сатирического вестника». Он позволяет в подробностях представить технологию создания молодого тела: лицо становится гладким и выразительным при помощи белил, румян, черного пигмента, английского пластыря; формы тела приобретают приятные округлости посредством подкладок и подушечек, а также обуви на каблуке. В тексте описан прошлый, вышедший из моды идеал, когда искусственное полностью заслоняет собой естественное, что и создает сатирический эффект. Можно предположить, что текст является переводом, но оригинал обнаружить не удалось.

«Лекарство от старости и прочих недостатков девиц.

Берется 8 золотников белил, две табакерки румян, 10 сожженных пробок; первыми должно подщекатурить лицо по крайней мере на палец, потом покрыть румянами все лицо, а по сем следует налепить на всякую морщину по кусочку Аглинского пластыря, коего берется от 2 до 3 листков, каждый в четверть. Для прочих частей тела берется загладка, или planchette, разные подушки, подушечки, фижмы, а в случае низкорослости употребляется род ходуль,просто называемых каблуками. Сие средство от старости и прочих недостатков тела как употреблялось, так употребляется и ныне многим девицам с успехом» (Сатирический вестник 1790: Ч. 2, 109).

«Сатирический вестник» продолжил публикацию текстов разных жанров, осмеивающих стремление молодиться. В них присутствуют мотивы маски, неестественного лица, покрытого мазью «на палец толщины»: «Торговка и продавщица разных духов и эссенций получила на сих днях новейшие выписные духи, спирты и эссенции, коим цена состоит следующая: 1) Эссенция, поспешествующая вырастать зубам у старух в 80 и 100 лет, бутылочка 25 р. 2) Румянный спирт, удобно производящий румянец на ланитах девяностолетних красавиц, скляночка 30 р. 3) Молодильная мазь, которою для заглаживания морщин должно намазываться на палец толщины, банка 40 р.» (Сатирический вестник 1790: Ч. 1, 122).

Европейские авторы второй половины XVIII века не только высмеивают черты образа устарелой кокетки, но и предлагают положительную модель поведения. Из «Essai satirique et amusant sur les vieilles fi lles» (Hayley 1785) читатель узнает, что у зрелого возраста есть ряд достоинств. Легковерность, любопытство, злобность, которым посвящена первая часть, сочетаются с терпением и тягой к благотворительности, о которых рассказывает вторая. Ключевая идея сочинения такова: если сама дама не будет придавать значения своему возрасту, то она найдет множество способов убедить в этом окружающих. Модель поведения бывшей красавицы, которая может вызывать уважение, предложена в ряде текстов. Так, Мерсье полагает что одинокой сорокалетней женщине пристойно посвятить себя религии или дать религиозный обет или же тренировать «остроблистательный ум» (Mercier 1782: 253). Писатель уточняет, что религиозное рвение теперь не в моде, а блеск остроумия не всем по силам. В 1789 году Magasin des modes nouvelles предлагает заметку «Рецепт для женщины в 40 лет»: «Оставить прежние привычки, трезво взглянуть в будущее; сменить волнительные увлечения, предмет которых избегает Вас, на постоянные вкусы, которые легко удовлетворить; набраться мужества и меньше зависеть от внешних обстоятельств; предпочитать „знание“ „ощущению“» (Magasin des modes nouvelles 1788: No. 20, 158). Ту же модель поведения предлагает старящимся красавицам Н.М. Карамзин, рассуждая о «времени, в которое все оставляет женщину, кроме ее добродетели; в которое одна благодарная любовь супруга и детей может рассеять грусть ее о потерянной красоте и многих приятностях жизни, увядающих вместе с цветом наружных прелестей» (Карамзин 1984: 366).

Образ устарелой кокетки был популярен у отечественных сатириков. Распространена точка зрения, что эти тексты цéлили в Екатерину II. С такой позицией можно согласиться, учитывая возраст государыни и значительное число ее молодых фаворитов. Однако значительно бóльшую роль в развитии этого образа сыграли европейские сатиры на устарелых кокеток, а не реалии российского двора.

Впрочем, образ российской императрицы формировал представление о «золотом» женском возрасте и соответствующих ему моде и поведении. Вот почему важно понять, как проживала свои зрелые годы Екатерина II (1729–1796), которая взрослела, старилась и угасала вместе с веком.

Молодая великая княгиня Екатерина Алексеевна, будущая Екатерина II, провела при дворе Елизаветы Петровны более десяти лет (с 1744 года до смерти императрицы в 1762 году). Какое представление о вестиментарном коде русского двора могла составить великая княгиня, глядя на Елизавету Петровну? Французский дипломат Ж.-Л. Фавье писал, что стареющая императрица Елизавета Петровна «все еще сохраняет страсть к нарядам и с каждым днем становится в отношении их все требовательнее и прихотливей. Никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты. Нередко, потратив много времени на туалет, она начинает сердиться на зеркало, приказывает снова снять с себя головной и другие уборы, отменяет предстоящие зрелища или ужин и запирается у себя, где отказывается кого бы то ни было видеть» (Фавье 1878: 189). В последние годы императрица была очень больна, что также могло быть причиной дурного настроения государыни и отказа от публичности. Верно и то, что Елизавета Петровна — страстная поклонница мод, бесспорная красавица в молодости — воспринимала свой возраст как трагедию. Ее наряды и уборы отвечали последней моде и, казалось, должны были разрешить проблему старения: в 1756–1757 годах князь Воронцов заказывал для императрицы из Парижа эссенции, помады, чулки, ленты, опахала. А было ей в ту пору почти пятьдесят лет.

О том, как наступала старость Екатерины II, сведения противоречивы. Неумолимое время, болезни, бремя государственной власти старили императрицу — такой видели ее французы. Посланник граф де Сегюр утверждает: «Чтобы скрыть свою полноту, которою наделило ее все истребляющее время, она носила широкие платья с пышными рукавами…» (Сегюр 1865: 157). По свидетельству Ш. Массона, «к концу жизни Екатерина II сделалась почти безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие, нередко были втиснуты в открытые башмаки и по сравнению с той хорошенькой ножкой, которой некогда восхищались, казались бревнами» (Массон 1996: 36). Мемуарист суров в своих «Записках». Пренебрежение почти ко всем людям и событиям двора объяснимо его нелюбовью к России, за которой кроется страх и обида изгнанника.

Согласно другим источникам, старость Екатерины II добавляла ее образу величественности. С любовью пишет о Екатерине II ее секретарь, А.М. Грибовский: «Несмотря на 67 лет [в 1796-м, год смерти], государыня имела еще довольную в лице свежесть, руки прекрасные, все уды в целости… читала в очках» (Грибовский 1864: 43). Для автора этих слов несомненно, что внешность императрицы не подвластна времени. Так, в его мемуарах мы находим очерк «Вид императрицы в юности и старости» (Там же: 53). Этот текст, представляющий собой перечень черт государыни («Красивость. Свежесть лица. Чело обширное. Глаза голубые. Рот умеренный»), описывает и ее привычки в одежде. В этом портрете нет идеи динамики времени. Кажется, что оно не властно над государыней.