Сказка называлась «О рыбаке и его жене» («Vom Fischer und seiner Frau»). И мне сразу бросилось в глаза, что передо мной вариант сказки Пушкина «О рыбаке и рыбке». Вернее, сказка Пушкина, впитанная нами с младенчества как русская народная, является ремейком  немецкой (точнее, померанской) народной сказки.

Сюжет этих двух сказок полностью совпадал, но их нюансы различались настолько разительно, что по ним можно было сравнивать менталитет европейца и русского — со времен Пушкина и братьев Гримм и до эпохи политкорректности.

Во-первых, немецкий старик вылавливает в море не прекрасную золотую рыбку, а банальную камбалу, которая оказывается…  заколдованным принцем. Добродушный немецкий фишер, как и его русский коллега, настолько поражен способностями рыбы-принца, что отпускает его домой безо всяких условий. А затем, вернувшись домой с пустыми руками, рассказывает жене об этом странном происшествии.

Надобно заметить, что немецкая фрау — не такая необузданная старая карга, как русская баба. Да и немецкий мужик — не такой уж жалкий подкаблучник, безусловно выполняющий любую ее прихоть. И эта рыбачка носит довольно благозвучное имя — Ильзебилль.

Рыба камбала у немцев также имеет имя — человечек Тимпе-Те. Рыбак неохотно обращается к говорящему, если так можно выразиться, камбалу и, минуя стадию нового корыта, просит новый дом, замок и должность короля — не для себя, а для своей жены.

Немцы гораздо подробнее, чем Пушкин, описывают имущество, полученное фрау Ильзебилль при помощи принца-камбалы. В немецкой сказке приводятся приблизительная площадь жилья и приусадебного участка, поголовье скота, предметы мебели и тому подобные важные для немцев детали. И на всем протяжении сказки фрау продолжает вести себя более-менее вежливо, только напоминая мужу о его обязанностях перед своей королевской особой, когда он начинает упрямиться, чтобы не обращаться в очередной раз к камбале.

Сама камбала у немцев не столь харизматична, как наша золотая рыбка. Она (вернее, он) просто и лаконично отвечает: «Яволь», — берет под козырек и выполняет приказ деда.

Интересно сравнить погодные условия двух сказок. У Пушкина погода портится только под конец, когда старуха доходит до полного, так сказать, беспредела. У братьев Гримм погода становится все хуже после каждого дедова захода, а под конец начинается настоящий апокалипсис — и, как мы увидим, неспроста.

Получив должность короля (именно короля, а не королевы), фрау Ильзебилль претендует на трон… кайзера. В более ранних переводах ее называют императрицей, но образ усатого кайзера Вильгельма в остроконечном шлеме, на мой взгляд, гораздо точнее передает суть ее новой работы.

Померанская грымза не унимается и после того, как занимает золотой трон Священной Римской империи и становится главным светским владыкой Западной Европы. Она хочет быть… римским папой.

Образ бабы-папы, вроде и неуместный в русской сказке, присутствовал в черновом варианте произведения Пушкина. В этом фрагменте безумная старуха сидит на вавилонской башне в «сарачинской шапке» с птицей Строфилусом на спице, а вокруг нее латынские монахи служат латынскую обедню.

Что же касается немецкой сказки, то в ней баба-папа с тремя коронами на голове производит прямо-таки жуткое впечатление апокалиптического дракона.

Любопытно, что немецкая баба-папа, в отличие от русской бабы-царицы, продолжает поддерживать со своим мужем нормальные супружеские отношения и как-то, в постели, намекает ему, что недурно бы теперь им сделаться богами.

В сказке Пушкина, созданной в эпоху царской цензуры, такое кощунство было невозможно, и старуха желает быть «всего лишь» владычицей морскою. После чего золотая рыбка, как и рыба камбала, теряет свое ангельское терпение и обнуляет все счета этой чрезмерно амбициозной бизнес-леди.

При всем несомненном сходстве этих двух сказок впечатление от них остается разное. Как выразился бы какой-нибудь креативный блогер, Пушкин — это про сварливую жену подкаблучника.  А братья Гримм — это про эмансипацию. Причем современные сказочники так усиленно воплощают сказку в жизнь, что женщина-кайзер давно уже на троне, а до бабы-папы — рукой подать.

Что будет дальше — ни в сказке сказать, ни пером описать. Один из вариантов развития событий автор этих строк попытался сконструировать в своем романе «Кукла наследника Какаяна», где глобальная власть оказывается в пластиковых ручках кибернетической секс-куклы с титулом Мирская Мама.

Словом, эта апокалиптическая история торжества бабьей дурости во вселенском масштабе получилась у братьев Гримм типично немецкой, а у Пушкина — чисто русской. И, справедливости ради, надо добавить, что русский народ знал ее задолго до Пушкина.

Эту же историю мы находим в сборнике сказок Афанасьева.  Только в русской сказке в роли моря выступает более привычный лес, а в роли золотой рыбки — волшебное дерево. Старуха требует от дерева должности не для себя лично, а для мужа, который становится последовательно бурмистром, помещиком, полковником, генералом и, наконец, царем. А под конец волшебное дерево не просто блокирует банковские счета старухи и возвращает ее к разбитому корыту: оно превращает глупую бабу в медведицу, а бесхарактерного деда — в медведя.